– Простите… вас Вадим Яковлевич, насколько помню?

– Да.

– Так вот, Вадим Яковлевич, если старший группы акустиков говорит, что лучше не надо, стало быть, не надо! Воздержимся от всяких экспериментов. Мы не на прогулке.

– Понимаю, – неожиданно легко уступил инженер, пробормотав: – Черт, но попробовать я должен был. А когда будем во Владивостоке? Как пойдем мимо Тайваня?

«Ну-ну, ты бы об этом у особиста поспрашал, на радость его подозрительности», – снова с усмешкой брякнуло в голове Скопина. Вслух же совершенно несерьезно:

– Это вам к штурману. У него прокладка.

– Какая прокладка?

В этот момент в небе сравнительно низко ревуще просвистела пара «двадцать третьих» «мигарей», принужденно отвлекая – головы задрали дружно вверх, провожая взглядом.

– Карта прокладки курса. Не путать с женской гигиенической! – Голос немного еще тонул в самолетном уходящем, поэтому Скопин не сразу понял – кто произнес, и удивленно уставился на представителя советского ВПК: «Это мы все жертвы рекламы, а этот-то откуда взял?»

Оказалось – не «этот». Оказалось – на мостик выткалась фигура Харебова! Фигура подозрительно прямая, что являлось первым признаком – майор не совсем трезв (дескать, держу марку, чеканю шаг):

– Всем утро добр-р! А я тут, понимаешь, бездельем томим…

– Товарищ командир, – прервал высунувшийся наружу из «ходового» матрос, – «трюмачи» на БИЦ доложили, что «семнадцать» не тянут.

– А я вам за каким х… – вспылил капитан 2-го ранга, – я вахту сдал, сами решайте. Есть пом![62] Есть оперативный дежурный! Решайте!

– Так там думали…

– Всё, я сказал!

Матрос нырнул обратно. За всем этим как-то совсем незаметно, извинившись, ретировался и гражданский. Просвистела по ушам вторая пара «мигарей». Оказывается, выше в небе давно чертит белые полоски пара «ту-шестнадцатых».

Ближайший на скуле СКР чуть сбавил ход на сокращение дистанции, дав двойной гудок, высыпав череду сигнальных флажков.

И наконец, вернулся с заказанным (целым кофейником) вестовой.

– Будешь? – предложил старпом Харебову, уже собираясь матроса за второй чашкой гнать…

– Не надо. У меня свое, – майор деловито отвинтил крышку фляжки-нержавейки. Увидев осуждающий взгляд, стал оправдываться: – А я чё?! Я ничё. Я нормально.

Успев прихлебнуть кофе, Скопин отмахнулся, облокотившись на деревянную накладку планшира.

Оставшегося безлошадным майора понять можно. «Камовы» чуть ли не первыми «уехали» в Союз, с техниками, бортинженерами. А Харебов кто? – простой пилотяга! Пусть и не совсем простой.

И ангару вертолетному от «гарпуна» досталось – там не покукуешь. Вот и слоняется.

– Вижу, что ты на ногах, – выпитый горячим кофе бросил в испарину, – но все равно на личный состав действуешь разлагающе. Сидел бы в каюте…

– И пожалуйста, при всем удобстве! И катись оно все к черту! Да что-то меня в последние дни выцарапывает. Такое впечатление, что мы уже вечность назад перенеслись в Южную Атлантику и всю эту мать ее вечность брели море-океаном, сражались, снова плавали-летали, дубасили-получали. И конца и краю этому…

– Событийность, – попытался найти объяснение Скопин, – очень насыщенно: на события, на смену мест, на происшествия. Сам подумай, сколько всего произошло всего-то за пару-тройку месяцев. Блин… провокатор чертов, что там у тебя?

– Как что? «Шило»! На апельсиновых корочках, честно заработанных на аргентинской службе. Ты ж все равно в подвахте. На сон… хлебнешь?

– Чуть-чуть, – подставил опустевшую чашку. Оговорка об «аргентинской службе» сразу напомнила, как на премиальное золотишко целая специальная бригада «фиников»[63] приезжала – взяли пробы, взвесили-перевесили, составили акт, все под опись.

«Интересно, нам (экипажу) хоть краюха перепадет?»

– Пока до Союза идем, пока в море – последние денечки на воле, – разливая, между тем приговаривал, как баюкая, Харебов, – а вот когда дотянем наш пепелац на Плюк…

– На Плюк? А-а-а… «Кин-дза-дза»!

– Ага. И судя по нашим особистам и прочим слугам партии, Плюк нам светит еще тот. И «ку» партсекретарям на раз-два-три приседать придется. Зуб даю, во Владике опять заявятся: парторг, комсорг, замполит. Все на подбор! Черт! А может, мне веру поменять? В смысле в партию вступить?

– На хрена? – Кавторанг сразу и не понял, что майор прикалывается.

– А чтобы был ресурс для наказаний. Вас, непартийных, когда накосячите, чем бичевать? Нечем! Отрезанный ломоть! Диссиденты! А на мне – вся партийно-воспитательная работа, полный набор: сначала замечание, следом выговор, затем снятие выговора, снова замечание по партийной линии! Пристыдят, пожурят, попеняют отобрать билет члена КПСС. А в конце, когда уж совсем потеряют надежду, любовь и веру… в мое стремление к светлому будущему, торжественно и сурово в назидание другим, наконец, отберут! И я уже не член! Гы-гы!

– Да ну тебя! Расписал, блин. Достаточно, что полкан-особист о нашем моральном разложении доложит куда надо.

– Особисты не наши и нам не указ. Да и плевать им на нашу «демократию»[64]. На них больше висит секретность и предотвращение утечки.

– Ладно, давай уж, а то греем, – Скопин с сомнением глядел на содержимое чашки – пить, не пить?

– У меня тост! – Майор поднял свою фляжку. – Чтоб не болеть!!! А если и… то от такой болезни, от которой самое лучшее лекарство – это рассол!

Выпили.

Наре́зав большой круг, «миги» резво кинулись в восточном направлении.

Оборвав инверсионные следы в верхних слоях атмосферы, меняя эшелон, в дело вступали Ту-16.

Зная, что оттуда, с востока скорей всего, появятся незваные гости, Скопин вглядывался, жалея, что не прихватил с собой бинокль. Пробормотав, между прочим:

– Интересно, что там нам со «сторожевика» дудели и «набор» меняли, не разобрал?

Оглянулся – стриженая башка вестового все еще торчала в дверях на стреме и на подхвате:

– Боец (фамилия вылетела из головы), узнай – чего там нам «Грозящий» сигналил?

И снова смотрели в небо (старшина сигнальщиков уступил бинокль). Там упорядоченной россыпью появились новые персонажи – мелкие точки-насекомые.

Отличить снизу было практически невозможно, тем более на удалении по горизонту, но все говорило о том, что краснозвездные самолеты стараются теснить белозвездных от ордера.